Исповедь Дракулы - Страница 97

Валахия, окрестности Тырговиште

Муха жужжала настойчиво, долго, до бесконечности. Это был первый звук, вошедший в мое сознание и возвращавший в реальный мир. Жужжание не смолкало, и в какой-то момент я сообразил, что могу, точнее – должен открыть глаза. Настырная черная муха – спутница войны и смерти кружила под потолком палатки, не желая вылететь на свободу через открытый проем входа. Там, за пределами палатки, светило солнце, было жарко и душно, здесь – внутри – сумрачно и еще более жарко. Сначала глаза бесцельно следили за полетом мухи, потом в памяти вспыхнули картины прошлого, а вместе с ними пришла жгучая боль в раненной голове.

– Драгомир!

– Да, твое высочество! – он возник откуда-то из темноты, словно призрак, заботливо склонился надо мной. – Я здесь. Хочешь пить?

– Сколько времени я провалялся?

– Мы вернулись на рассвете, а сейчас уже давно за полдень.

– Слава Богу! Мне показалось, что я был без сознания целую вечность.

Приподняться с постели оказалось очень трудно, в глазах темнело, а находившийся в голове сгусток боли перекатывался из стороны в сторону, туманя мысли. Но я все же сел на походной койке, принял из рук Драгомира кружку воды, жадно выпил, чувствуя, что начинаю понемногу приходить в себя:

– Докладывай. Что предпринял султан? Что с нами, какие потери? Почему не атаковал Галес?

– Султан зализывает раны. Михай задержался в турецком лагере, и кое-что разузнал, поговорив с очевидцами. Он только-только вернулся. По его словам, едва началась наша атака, нервы у покорителя Константинополя не выдержали. Он испугался так сильно, что перестал контролировать собственные поступки. Мехмед Завоеватель попытался удрать, не слушая увещеваний своей охраны, и перетрусившего самодержца едва ли ни силой вернули под защиту янычар.

– Почему он не побежал в мою сторону? Впрочем, это риторический вопрос. Мне нужны цифры, Драгомир.

– Цифры… – он помрачнел. – По первым подсчетам у нас больше трех тысяч убитых, очень много раненых. В этом бою почти каждый пролил свою кровь. А насчет Галеса… Он нас предал, твое высочество. Подло бежал с поля боя, вместо того, чтобы идти в атаку. Струсил.

Я молчал. Тоненько, назойливо жужжала муха. Жар был разлит не в воздухе, а в моем собственном теле. Оно горело так, словно по его жилам текла не кровь, а расплавленный свинец… Я доверял Галесу. Он был одним из тех, с кем я без трепета и сомнений пошел бы в разведку, но, как оказалось, жестоко ошибся в нем. Выпив еще воды, я поднялся с постели, на нетвердых ногах двинулся к выходу из палатки:

– Прикажи принести доспехи, Драгомир. Я должен быть со своим войском.

– Лекарь считает, что тебе нужно хотя бы несколько дней покоя, твое высочество.

– Это слишком большая роскошь. Воевода должен вести свою дружину. Если я стану валяться в постели, люди просто разбегутся, особенно теперь, после предательства Галеса. Собери всех, Драгомир. Война еще не закончена. Сейчас нельзя болеть. К тому же мне надо закрыть один вопрос. Кстати, ты не пытался поймать Галеса?

– Слишком мало у нас осталось сил, твое высочество. Две трети людей из моего отряда полегли в лагере султана.

– Я не думал, что Галес способен на такое.

– Да, все это как-то странно. Не врагов надо опасаться, но друзей…

Тяжесть доспехов была непривычна. Казалось, они потяжелели в несколько раз, став неподъемными. Опираясь на меч, я вышел из палатки – никто не должен был видеть слабости командира, потому любой ценой следовало опровергнуть домыслы о моем ранении, наверняка циркулировавшие по лагерю. Садясь в седло, я думал о том, что страх – единственная сила, способная надежно связать между собой людей. Не вера, не любовь, не дружба, а только страх – животный, запредельный страх, который словно бич гонит вперед.

А вскоре я уже объезжал ряды своих солдат, построившихся на окраине лагеря. Остатки армии представляли собой плачевное зрелище – раненые, смертельно уставшие люди вовсе не походили на победителей. Однако с моим появлением они заметно приободрились, потемневшие лица вновь озарила надежда. Я сказал им то, что они хотели услышать: о великой победе, о мужестве и героизме, о наградах, ожидавших самых достойных из них. Но мою раскалывавшуюся от боли голову занимали совсем другие мысли. Объехав ряды победителей, я остановился перед не участвовавшим в сражении отрядом Галеса. Сам боярин исчез в неизвестном направлении, а его подчиненные смотрели на меня с плохо скрываемым страхом. И действительно, у них имелся повод для очень серьезных опасений…

– Да, мы победили, – негромко, но очень отчетливо, взвешивая каждое слово, заговорил я, – но наша победа оказалась неполной. Султан остался жив, он ушел от справедливого возмездия. Почему? Потому что в наши ряды затесались предатели! Они струсили, они нарушили приказ, так и не придя нам на помощь, когда мы больше всего в ней нуждались. Боярин Галес позорно бежал, но это вовсе не означает, что он ушел от возмездия. Он будет схвачен и казнен, казнен так, как казнят трусов и предателей. Но в том, что случилось, виноват не только Галес. Команду «к бою!» слышали все, но почему-то в отряде не нашлось человека, который бы возглавил воинов вместо трусливого мерзавца-командира! Почему? Я повторяю: почему?! Потому что вы все трусы, негодяи, предатели! Все! И вы заплатите за гибель товарищей, за кровь, которую мы пролили в бою, так и не дождавшись вашей помощи. Из-за вас мы проиграли! Из-за вас! Только из-за вас!

Я сам не заметил, как сорвался на крик. Зной был нестерпимым, косые солнечные лучи били прямо в глаза, ноздри наполняла вонь протухшей крови, которой был пропитан весь воздух. В бывшем отряде Галеса послышался ропот. Бунт мог вспыхнуть в любое мгновение, но я даже хотел этого. Если бы эти люди осмелились проявить неповиновение, я бы мог убить их всех, разрубить на части, разорвать в клочья, растоптать, уничтожить, обратить в прах…