Исповедь Дракулы - Страница 23

Но летом сорок седьмого года пленник почувствовал дуновение свободы. Из Валахии пришли хорошие вести – Дракул заключил новый мирный договор с Портой, его сыновей перестали называть заложниками, и впервые за несколько лет Влад позволил себе мечтать о возвращении домой. Это была несбыточная, фантастическая и завораживающая мечта. Дракула запомнил как в один из тех, наполненных ожиданием дней ему пришла в голову мысль, что над всем миром раскинулось одно голубое небо и, может быть, кто-то в Валахии сейчас смотрит, запрокинув голову в небесную синь. Тогда мечтатель даже не обратил внимания на подошедших к нему людей и, лишь почувствовав железную хватку их рук на своих плечах, понял, что ошибся, надеясь на счастливое завтра.

О том же, что последовало за осененным призрачной надеждой днем, Дракула предпочитал не вспоминать. Зачем? Разве отличалась турецкая темница от венгерской, а одни палачи от других? Можно исповедовать разные религии, говорить на разных языках, но искусство причинять боль ближнему по сути одинаково повсюду. Влад видел как пытают и казнят в турецких застенках, сам испытывал страдания, познав страх ожидания расправы и боль, причиненную палачом. Он узнал, как сжимается в одну точку целый мир, когда постоянно, час за часом, день за днем угасают мысли и желания и все сводится к одному короткому слову «нет», которое пересохшие губы повторяют как молитву, а мозг почти не понимает смысла сказанного. Он узнал, что испытывает человек, когда от боли не хочется жить, смерть кажется спасением, а само время становится палачом, до бесконечности растягивая мучения. Влад прошел этот путь, хотя порой ловил себя на мысли, что подобная стойкость не более чем нелепое, неразумное упрямство, он, вопреки всему, продолжал упорствовать, стараясь не думать о том, что ждет его на следующий день.

Иногда мучители давали небольшую передышку и занимались «душеспасительными» беседами, пытаясь убедить узника в ложности христианской веры. В такие дни хотя бы можно было поесть и немного передохнуть от пыток.

– Тебе оставят жизнь, только если ты будешь покорным, – говорил во время таких бесед Юсуф-бей. – Твой брат вырос и скоро станет претендентом на трон Валахии. Ты оказался не у дел. У тебя есть совсем немного времени, чтобы опередить Раду. Если ты согласишься принять ислам, принесешь клятву верности, ты сможешь рассчитывать на власть. Иначе – тебя ждет смерть.

– Трон Валахии принадлежит моему отцу, затем его унаследует Мирча. Я никогда не пойду против них. Сначала вы убеждаете отречься от веры, затем выступить против отца. Что вы предложите завтра?

– А если бы престол был свободен?

– Но это не так. Мой отец заключил с вами новый договор, неужели султану этого мало? Почему он хочет, чтобы сыновья пошли против отца?

Юсуф-бей так и не ответил на эти вопросы. Ушел. А вскоре камеру, где находился Влад, посетил еще один гость.

– Влад!

– Раду?!

Это действительно был Раду, но брат не узнал его в первый момент. За время разлуки парень вырос, стал еще красивее, но был одет в турецкое платье и от этого казался чужим. И все же это был любимый маленький братишка Влада. Они обнялись, сели рядом и только тогда Влад заметил печать горя на его хорошеньком, почти детском личике.

– Что случилось?

Но Раду уже не надо было отвечать на этот вопрос. Дракула вспомнил вчерашний разговор с Юсуф-беем и почувствовал, как холодеет от предчувствия страшной беды.

– Отец? – спросил он, не узнав своего голоса.

– И отец… и Мирча…

Влад воспринял весть со странным спокойствием, только гладил брата по волосам, успокаивая его, а потом Раду рассказал о самом страшном.

– Трансильванский воевода был разгневан тем, что отец заключил мир с нами…

Он так и сказал «с нами», но Влад не стал поправлять его, понимая, что Раду и душой и телом принадлежал султану, да сейчас это не имело значения.

– Хуньяди организовал карательную экспедицию с одной только целью – сместить отца. Около Тырговиште был бой, Мирча погиб, прикрывая отступление отца, отцу удалось бежать, но Хуньяди настиг его где-то в районе Снагова, и он погиб…

– Убит?

– Точно не известно. Говорят, сгинул в болотах. Но то, что он мертв, не вызывает сомнений.

Тоска пришла позже, она навсегда поселилась в сердце, но в первый момент Влад не чувствовал ничего. Это была сухая констатация фактов, признание очевидного.

– Влад, прими ислам. Мы братья, мы должны быть вместе. Больше у нас никого не осталось.

– Тебя за этим и послали сюда?

– Влад!

– Прости. Ты прав, Раду, нашей семьи больше нет. Но скажи, кто будет молиться за души отца и Мирчи? Кто будет молить Господа с миром упокоить их? Если я отрекусь от православия, я предам отца, который воспитал меня в этой вере, предам брата.

– Но тебя же убьют!

– Значит, я встречусь с ними на небесах.

– Ты плохой! Плохой! – он набросился на брата с кулаками, осыпая градом ударов и рыдая в голос. – У меня только ты есть! Я только тебя люблю! Я все время о тебе думаю! Не бросай меня! Мне страшно здесь! Плохо!

Влад не мог говорить. Раду рыдал, уткнувшись в его плечо, он тоже хотел плакать вместе с ним, но слез не было, только пустота в груди, словно от него самого осталась только оболочка – еще живая, но уже лишившаяся души. Вскоре Раду выбежал из камеры, и, глядя ему вслед, брат подумал, что видит его последний раз в жизни.

Но предчувствие обмануло. Дракула вновь встретил брата через несколько месяцев в Адрианополе, при дворе султана. Колесо фортуны повернулось, предвещая удачу, гнев сильных мира сего сменился на милость… Измученного узника доставили во дворец, нарядили в парадные одежды, стали обращаться с почтением, вновь величая «дорогим гостем». Влад встретился с братом, и вскоре они предстали перед Мурадом II, в то время вернувшим себе турецкий трон. Правитель империи неожиданно сообщил, что отныне сыновья Дракула свободны и вольны поступать, как им заблагорассудится. Раду немедленно изъявил желание остаться при дворе, а Влад не знал, что делать дальше. На родину возвращаться было нельзя – ставленник Хуньяди, князь Владислав II, убил бы его, как убил брата и отца, а оставаться в Турции Влад не хотел, да и не мог. Он отстоял свое право на веру отцов, а христианин не мог рассчитывать на карьеру при дворе султана.